самом деле, бояться было уже нечего — машина стояла в безопасном месте и даже не вверх тормашками. Я почему-то подумала, что теперь мы уж точно опоздаем на самолет. А может быть, мы вообще уже едем не в аэропорт, а по совсем другой дороге в совсем другой город. И я решила, что уже можно расслабиться и перестать уговаривать погоду. И знаете что? — пурга действительно стала утихать.
Но как вскоре выяснилось, это было уже не важно, потому что до аэропорта оставались считанные километры.
…Когда мы, уже без мамы, ехали обратно, и папа, чтобы отвлечь меня от грустных мыслей купил батончик «Марс», который обычно мне было нельзя, потому что он вредный и американский, снег совершенно прекратился. Я залезла на сидение коленями и смотрела в заднее стекло, но не потому, что думала, что где-то там позади осталась мама — я прекрасно знала, что ее самолет уже очень высоко и очень далеко, — а просто потому, что не хотела, чтобы папа в зеркало видел, как у меня текут слезы.
«Марс» оказался вкусным и я растянула его на все два часа дороги, откусывая по маленькому кусочку и медленно рассасывая во рту. За все это время мы с папой не произнесли ни слова. А дома я зашла в комнату, где спали родители, и увидела, что мама забыла на спинке стула свое домашнее, в синий цветочек, платье. Я воровато оглянулась, схватила его и утащила к себе на кровать, как Дэ утаскивала в будку банки из-под сгущенки. Там я уткнулась в платье носом — оно пахло мамой — и зная, что папа во дворе убирает снег и не слышит, стала в голос оплакивать свои глупые надежды опоздать в аэропорт и ругать себя за то, что не додумалась перевести назад часы, как делают в книгах — всего каких-то полчаса и регистрация бы уже закончилась.
Здесь должен быть кролик
В какой-то момент папа решил, что мы уже достаточно опытные южане и нам пора завести настоящее хозяйство. Картошка, которую мы сажали по линейке, чтобы была правильная глубина лунок и расстояние между кустами — это для новичков. Он пошел на рынок за зерном, а вернулся с крольчатами. Я тут же решила, что мне нравится настоящее хозяйство. Я думала, что кролики — это как собаки или, на худой конец, как кошки: я налажу с ними дружбу, буду вести длинные беседы, придумаю новые игры с их участием. Крольчата, которых принес папа, в основном состояли из ушей и громадных передних зубов. Пока папа устраивал для них квартиры во дворе, я их изучала. Сидя в переносной клетке крольчата очень быстро и в тоже время как-то отрешенно двигали челюстями, без передышки уничтожая морковь, капустные листья и яблоки. Их мордочки как бы распадались на две части: вечно испуганные блестящие глаза смотрели на меня, а челюсти неутомимо и независимо от всего остального тела поглощали зелень. Наверное, у них помимо главного, был отдельный зубной мозг.
Я открыла клетку и вытащила одного крольчонка. Он весь сжался и прекратил жевать, но зато начал мелко трястись под пальцами. На ощупь серая шерстка была очень мягкой, а под ней ходило ходуном неожиданно горячее и почти невесомое кроличье тельце. Я подумала, что крольчата мерзнут и их надо во что-нибудь укутать, но папа сказал, что они просто боятся нового места и новых людей. Ведь кролики — это домашние зайцы, а о невероятной отваге зайцев я должна знать из книжек.
Я вернула кролика к его родственникам и самым мягким и доброжелательным тоном, на который только была способна, учитывая все мои трудные жизненные обстоятельства, принялась объяснять жующей компании, что я их друг и меня бояться нечего.
Кролики стали жить в клетках, устроенных наподобие почтовых ящиков в нашем северном доме: три ряда клеток располагались друг над другом и у каждой была своя отдельная дверца. Они покрывали пол своих жилищ идеально круглыми, коричневыми какашками, которые по-научному называются пометом. Я сразу поняла почему они так называются: какашки были такими твердыми, что высыпались из кроликов со стуком. Каждое утро я занималась хозяйством. Кормила животных, рассказывала им последние новости и укрепляла отношения. Но отношения почему-то не укреплялись: через две недели кролики как и в самый первый день шарахались от моей руки, забивались в углы клеток и пока я их гладила тряслись как стиральная машинка в режиме отжима. Я пыталась приучить их к именам, но на звук своего имени кролик реагировал также, как на любые другие сообщения: испуганно таращил глаза и нервно, но непрерывно, работал челюстями. В конце концов я начала подозревать, что воспользовавшись папиной неопытностью, рыночный торговец подсунул ему умственно отсталых животных. Но поскольку вернуть их обратно вряд ли было возможно — слишком много времени прошло, — я решила не расстраивать папу и ничего ему об этом не говорить.
Постепенно я утратила к умственно отсталым кроликам всякий интерес. Если папа просил, я молча распихивала по клетках их утренние пайки и уходила играть с Дэ.
Кролики быстро росли, и все шло отлично. Папа уже поговаривал, не развести ли нам в придачу еще и нутрий, которые в южном городе были очень популярны. Нутрия — это такая большая водяная крыса, если вы не знали. И вдруг однажды утром, когда папа уже почти собрался на рынок за нутриями, кролики отказались завтракать. Они просто сидели в углах своих клеток и дрожали сильнее обычного. Других симптомов не было. Если бы наши кролики были нормальные, они, возможно, смогли бы нам объяснить, что с ними происходит. Но эти умели только две вещи: жевать и дрожать. А теперь, кажется, и жевать разучились.
Папа бросился изучать книги о кроличьих болезнях, которые купил еще раньше, чем крольчат. Вообще-то, когда он придумал заделаться зверофермером, бабушка Роза предупреждала, что разводить кроликов сложно, но мы ей не поверили. А на следующее утро папа пошел проверять клетки, вернулся и мрачно объявил, что все кролики кроме одного сдохли. Этот один, последний, снова начал жевать капусту и на первый взгляд выглядел как ни в чем не бывало. Но когда я стала вглядываться в его круглые блестящие глаза, мне показалось, что они теперь были не только испуганными, но и грустными. Чтобы ему не было одиноко, я стала навещать кролика каждый день. Я обсуждала с ним посмертное существование его братьев и из-за того, что он так дрожал, прозвала его
